В особенности семиотический тоталитаризм свойствен, по мнению проф.Морсона русским, поскольку всем русским присуще стремление ставить всеобщие вопросы и находить к ним всеобъемлющие объяснения*. Обратную же и неотъемлемую сторону русского семиотического тоталитаризма представляет, с его точки зрения, русский нигилизм, т.е. радикальный скептицизм, признающий мир бессмыслицей, абсурдом. Современные западные подобия и/или наследники этих двух русских идейных течений, соответственно, структурализм и деконструктивизм/ постструктурализм. Николая Васильевича Гоголя проф.Морсон выявляет как основоположника радикального скептицизма в России, отрицателя смысла и полагателя бессмыслицы. Очевидно, это суждение Морсона непосредственно восходит к соответствующим мыслям о Гоголе Розанова, навеянным тому, в свою очередь, ненавидевшей смех «мамочкой». Отвергая философскую значимость содержания творчества Гоголя в посвященной его творчеству статье «Притчи Гоголя об истолковании: бессмыслица и прозаичность», Морсон возносит Николаю Васильевичу щедрую, но двусмысленную хвалу: «Гоголя с эстетической точки зрения следует признать одним из величайших, если не самым великим мастером бессмыслицы в истории мировой литературы»[31].Он указывает на огромное различие между логогоцентричным, презирающим быт, бессмысленным объяснителем Гоголем и прозаическим бытописателем Толстым и заключает статью, двусмысленно назидая, что различие это можно узреть, обладая, «прежде всего, отчетливым видением заурядного»[32].
На что можно было бы не менее двусмысленно и ответить: оно и видно…Что до указанного различия, то Гоголь и Толстой для всякого семиотического тоталитария небезразличны и без посредства заурядности, не так ли? Но выпады эти были бы все же несправедливы по отношению к профессору, ибо следует признать, что тину тот собирает умело и классифицирует преизрядно, о чем еще будет сказано.
Между тем, многие авторы, благополучно существующие вопреки затронутой агностической теории-антитеории, во главу угла ставят агностическую загадочность окологоголевого, что и подчеркнуто в их заглавиях: «Загадка Гоголя»[33], «Загадка смерти Н.В.Гоголя», «Загадка «Прощальной повести»», «Загадочный Гоголь»[34] и т.д. Даже для тех, кто еще не владеет макроэкономическим диалектом в должной и кредитной мере, нет загадки в том, что слово разгадка на потребительский спрос повлияло бы менее удовлетворительно, сколь загадочным ни казалось бы это, с другой стороны, гражданину, покупающему книжки с целью приобретения образа человека разумного без дорогостоящей пластической операции. Употребление нагнетающих мистику слов в работах о Гоголе, связанное с непониманием творца и пониманием маркетинга, усугубляется с течением времени и со страниц рассчитанных на большой тираж книг проникает уже и в научную периодику. Например, в одной из недавних публикаций литературовед полагает, что «размышляя о Гоголе, будь то его личность, судьба или творчество», «уместно вспомнить» формулу Черчилля: «Загадка внутри головоломки, обернутая тайной», высказанную великим (и толстым) британцем в отношении России[35] . Кажется, не задействовано только еще какое-нибудь агностическое определение: непостижимая, неизъяснимая и т.п.
Потемки, в которые забрело современное гоголеведение, лучше всего ощущаются в растерянном высказывании редактора сборника докладов конференции, посвященной творчеству Гоголя : «Странные трудности, [возникающие при толковании – А.Я.] гоголевских текстов, ставят под вопрос саму сущность толкования как такового. То ли при этом все еще не найден правильный набор вопросов, то ли неуместны и сами попытки такой постановки»[36].
Приехали. Тупик….
В итоге огромной проделанной гоголеведами работы выясняется всего лишь то, что Гоголь «был странным, больным человеком», это — «самый необычный поэт и прозаик, каких когда-либо рождала Россия» (В.Набоков)[37]; «одна из самых эксцентрических и причудливых фигур эпохи» (Р. Мэгвайр)[38]; «уникальный феномен», «возможно, самый экстраординарный гений-самородок, которого когда-либо знал мир» (А. Труайя)[39] и т.д. Он «продолжает сопротивляться какому-либо безоговорочному толкованию, а ключевые слова последних критических работ по Гоголю: «неуловимость», «загадка», «тайна», «головоломка»»[40].
Существует, однако, еще один большой отряд гоголеведов, которых, может быть, точнее называть гоголелогами. Отряд, идя по начертанному символистом Розановым курсу разгадывания половой тайны Гоголя, успешно преодолевает трудности, над которыми бьются прочие исследователи.
* Морсон поет totalitarissimo с чужого голоса - голоса семиотического тоталитария Бердяева: "Русским … свойственна целостность, тоталитарность, как в мысли, так и в творчестве и в жизни". ("Истоки и смысл русского коммунизма").
