Метафорически-грамматическая дичь, что «ключа» желательно иметь много и окончательного*, произвела впечатление в среде гоголеведов и была уважительно истолкована так, что у Розанова, следовательно, много начинательного «ключа», который (или которого??) тот имеет сам и не доверяет никому, даже Гоголю. Расхрабрившиеся после розановских «бесстыдства и наглости»** исследователи стали добавлять полового начала в свои продолжательные писания все более и более щедро, совершенно не учуяв, однако, что Розанов, вступив на троп войны с Гоголем, вляпался***. Николая Васильевича после Розанова стало модным объявлять во всеуслышание бесключным – бестолковым, безыдейным, почти что невменяемым (на «идиота», однако, наглости и бесстыдства достало только Розанову).
Так, А.М.Ремизов считает, что объяснять бестолковый внутренний мир «редкой, мятущейся и странной натуры» ниже его достоинства: «Мир Гоголя – это сумятица, слепой туман, бестолковщина, тина мелочей. И вот изволь «объяснять» по природе необъяснимую и перепутанную чепуху. Мысли идут по зацепкам наперекор и мимо логической целесообразности: сцепление суждений и образов неожиданно. … Все совершается без «потому» и уж никак непредвиденно. … Поверхностное может быть объяснено, но глубже трудно понять. Всякое «потому что» упирается в воздушную пустоту и последнее «почему» или случайно произошло, как пересечение лучей, или самопроизвольное «вдруг»»[17] .
«Абсурд был любимой музой Гоголя»[18] и по мнению великого литературного мастера В.В.Набокова. Он полагает, что Гоголь, как и всякий истинно великий писатель, неспособен изобразить что-нибудь идейное, но зато феноменально умеет показывать язык†: «Его произведения, как и всякая великая литература, это феномен языка††, а не идей»[19]. По мнению Владимира Владимировича, даже если Гоголю и удавалось предъявить в своих произведениях что-нибудь кроме языка, ему, «редкому, мятущемуся, странному», увы, не во всех случаях удавалось как следует разобраться в написанном. Ведь «Гоголь, будучи Гоголем и существуя в зеркальном мире, обладал способностью тщательно планировать свои произведения после того, как он их написал и опубликовал. Этот метод он применил и к «Ревизору»», случай с которым Набоков характеризует не просто как «редкий» и «странный», но уже и невероятный: «перед нами невероятный случай: полнейшее непонимание писателем своего собственного произведения»[20]. Опять на ум приходит фраевская аксиома. Может быть, Владимир Владимирович
недооценил вероятность полнейшего непонимания мастером партии гроссмейстера?
Тем же макаром, что и «Ревизор», Гоголь, по мнению Набокова, писал второй том «Мертвых душ» — «а именно подчинив книгу определенной задаче, которая отсутствовала в первой части, а теперь, казалось, не только стала движущей силой, но и первой части сообщала задним числом необходимый смысл»[21]. Очевидно, что Набоков для личности Гоголя кроме розановского «ключа» пытается использовать еще и ключ К.В.Мочульского: если у Розанова смысл в его понятие Гоголя вообще не включен («идиот», «лишенный всякого разума и всякого смысла»), то у Набокова мужик Гоголь в каких-то случаях бывает крепок задним умом. Десятилетием ранее Набокова (в 1934 г.) К.В. Мочульский ту же мысль выразил с оттенком хирургически-юридическим, с подобающей случаю латынью: Гоголю «нужно связать две половинки своей личности и деятельности, и он вступает на скользкий путь мотивировки post factum»[22]. Располовинил же личность и деятельность Гоголя, как установлено выше, лично Виссарион Григорьевич Белинский.
Душком розановской дичи отдают и рассуждения о Гоголе философа Н.А.Бердяева, под очевидным влиянием Розанова много размышлявшего о влиянии русской литературы на общественные процессы в России. Но у Бердяева, как и у Набокова, с розановскими «бесстыдством и наглостью» отношения все же неблизкие, и «расчленение» здесь, к счастью, он имеет в виду сугубо литературно-аналитическое: «Гоголь принадлежит к самым загадочным русским писателям, и еще мало сделано для его познания. …Гоголь … скрывал себя и унес с собой в могилу какую-то неразгаданную тайну. … Впервые почувствовал жуткость Гоголя ... В.В.Розанов. … Гоголя было принято считать основателем реалистического направления в русском искусстве. … Художественные приемы Гоголя, которые менее всего могут названы реалистическими и представляют своеобразный эксперимент, расчленяющий и распластовывающий органически-целостную действительность. … Гоголь, как художник, предвосхитил новейшие аналитические течения в искусстве»
[23].
* Я уже не говорю о смысловой, более возвышенной дичи. Хотя, ежели кому охота поохотиться, то в дебрях розановской писанины дичи видимо-невидимо всевозможной - грамматической, стилистической, фактической, смысловой и т.д. Розанов, независимый в своем роде, пишет в "Апокалипсисе нашего времени":
"Заботится ли солнце о земле? Не из чего не видно: оно его "притягивает прямо пропорционально массе и обратно пропорционально квадратам расстояний". Таким образом, 1-й ответ о солнце и о земле Коперника был глуп. Просто - глуп. Он "сосчитал". Но "счет" в применении к нравственному явлению я нахожу просто глупым. Он просто ответил глупо, негодно. С этого глупого ответа Коперника на нравственный вопрос о планете и солнце началась пошлость планеты и опустошение Небес. " Конечно, - земля не имеет о себе заботы солнца, а только притягивается по кубам расстояний". Тьфу".
Как видим, Розанову что в Гоголя - раз плюнуть, что в русскую литературу, что в Коперника (а в его лице в лицо Ньютона и, предположительно, Кеплера) и так далее.
Широкоцитируемый, как далекоплюющий.
** "По содержанию литература русская есть такая мерзость,- такая мерзость бесстыдства и наглости,- как ни единая литература" (Розанов, "Апокалипсис нашего времени").
*** От лат. lapsus
† Сам Набоков в своих изящных, неожиданно, но логично заканчивающихся литературных этюдах, эндшпилях и многоходовках с большим эффектом умеет предъявить читателю свой блестящий, утонченный язык. Language, разумеется: "His work, as all great literary achievements, is a phenomenon of language and not one of ideas".
†† Переиначивая идею Стефана Малларме, что не автор вертит языком, а язык автором. Из этого язычества модника Малларме, кстати, вся теперешняя почтовая мода, по-видимому, и происходит.
